Интервью с Наталией Германовной Давыдовой

Семья у меня была совершенно немузыкальной: папа и мама — инженеры, бабушка — учитель русского и литературы. Правда, бабушка очень любила петь, и у папы был чудесный голос, который, к сожалению, никаким образом не реализовался.

Моя любовь к пению проявилась с детства. Обычно маленькие дети просят, чтобы им почитали сказку на ночь, а я всё время просила: «А можно я попою перед сном?» И я пела всё, что слышала, только в основном взрослые песни.

Моим источником хорошей музыки в то время были телевизор и радио. Бабушка увлекалась Неждановой, Обуховой, Козловским и Лемешевым. У нас в доме постоянно звучала именно вокальная музыка. Как педагог, я сейчас понимаю, что это прекрасно. Ведь дети повторяют то, что слышат. Так и я в детском возрасте уже пела «Соловей мой, соловей» Алябьева.

На самом деле, если бы не случай, мои родственники не думали бы о музыкальной школе для меня. Мы жили в коммунальной квартире в центре Москвы, а соседями были артисты областного театра оперетты. Однажды они репетировали с концертмейстером, а я стала им подражать, петь. Со слов бабушки, тогда они даже накинулись на неё: «Почему вы нас пародируете?» Но узнав, что это я пою, заинтересовались. Проверили мой слух и посоветовали обязательно отвести меня в музыкальную школу. Оказалось, что у меня абсолютный слух.

Музыкальную школу я закончила по классу фортепиано. К сожалению, в то время не было ещё вокальных отделений. Но уже тогда я точно понимала, что больше всего люблю петь, а не играть. Петь где угодно — хотя бы на хоре или на сольфеджио.

Я, видимо, тогда неплохо играла, мне сейчас сложно об этом судить, но меня оставили в 8 классе, и я после музыкальной школы поступила в музыкальное училище им. Ипполитова-Иванова на фортепианный факультет. Но поскольку вокала не было, я сразу же перевелась на дирижерско-хоровой факультет, потому что там можно было петь. Не петь для меня было невозможно.

И сейчас я тоже твёрдо уверена по поводу моих учеников: пением надо заниматься только тогда, когда не петь ты не можешь! Конкуренция громаднейшая. Буквально недавно я разговаривала со своей ученицей, которой предстоит поступление в колледж. Это редкая девочка! Обычно детей останавливают, но тут остановить невозможно, поэтому я помогаю, как могу.

Хороший вопрос. Наступает момент, когда накапливается такой «багаж» (назовём это так), что если его не отдать, то под ним можно просто рухнуть. Внутри становится тяжело, так и давит изнутри.

Я пришла к преподаванию ещё будучи концертирующей певицей — я объездила с гастролями всю Европу. И для меня это было как с пением: ты преподаёшь, потому что не можешь не преподавать. Я начала работать в музыкальном театре у Фёдорова, в театре Юного актёра. Им потребовался вокальный педагог, и я занималась и с детьми, которые участвовали в мюзиклах, и со взрослыми артистами.

А в 2008 году я пришла в школу. И знаете, когда у ученика что-то получается, восторг внутренний такой, что это не сравнится с моими личными достижениями! Ощущения совсем другие, и они намного сильнее.

Я завидую инструменталистам. У них есть школа, теория, практика. На тему вокала написано огромное количество литературы, но одна книжка противоречит другой: один говорит, рот надо открывать, другой — нет, один говорит, надо дышать так, а другой — надо по-другому. Вокал — это какая-то тайна. Я много смотрю и читаю, и практически никто ни с кем не совпадает.

Для себя я, конечно, выработала свою методику опытным путём. Преподавание вокалу требует, прежде всего, индивидуального подхода. Опять же, если сравнить с инструменталистами, — у них есть инструмент. Например, фортепиано. Если что-то случилось с инструментом, мы вызываем настройщика. Если оборвалась струна, кто-то придёт и починит. Скрипач свою скрипку холит и лелеет, настраивает её, духовик ухаживает за своей трубой. А что такое вокалист? Мы поём своим собственным организмом. И мы должны уметь этот организм настраивать каждый день. А он зависит у нас от миллиона вещей: сегодня тепло, а завтра холодно, сегодня дождь, а завтра снег, сегодня мы выспались, а завтра нет — состояние организма меняется. И каждый день, когда ты встаёшь и начинаешь заниматься, ты другой. Весь смысл в академическом вокале в том, что у нас нет приспособлений, которые есть у других музыкантов, мы вынуждены рассчитывать только на себя, а не на аппаратуру.

У меня был случай на конкурсе. Он был многоплановый — и народный, и джазовый, и академический вокал. Зал был не очень акустически приспособлен и достаточно большой — все участники пели в микрофон. Во время выступления моей ученицы микрофон выключился. Она всё допела свой номер до конца — и её было прекрасно слышно. Я думала, что придётся перепевать, но члены жюри ответили: «Спасибо большое. Мы всё услышали». Девочка стала Лауреатом I степени.

Если что-то закрывает желание этим заниматься, значит, не стоит этим заниматься. Я считаю, что конкурсы необходимы. Певец (я сейчас говорю не только про детей, а про любых исполнителей) растёт не от занятия к занятию, а от выступления к выступлению. Да, это стресс, но важно к нему психологически грамотно подготовиться. Я всегда готовлю к тому, что важно участие, а не победа. Хотя все к ней стремятся, все на неё настроены, безусловно.

Я люблю возить учеников по разным конкурсам. Понятно, что всё зависит от уровня ученика, но стараюсь возить всех желающих. Только за май месяц у моих детей 13 дипломов. Правда, для меня участие в конкурсах моих учеников это тоже непросто — сидеть в зале и знать, что ты не можешь ничем помочь.

Конкурсы бывают очень разные: по уровню, по жюри. Один из самых главных конкурсов, московский, который проводит Методкабинет (Дирекция образовательных программ). Он много лет проходит в трёх турах. Конкурс по академическому вокалу проходил среди московских школ искусств. Сейчас добавились колледжи и вузы. Конкуренция огромная. Мы каждый год принимаем участие, правда, лауреатами ещё ни разу не стали, но уровень там очень высокий. Есть к чему стремиться!

Есть вокальный конкурс им. А. Варламова, есть международный конкурс юных вокалистов Елены Образцовой. Мы участвовали в нём, выступали в Питерской Филармонии. Первый тур — отбор по видеозаписи, а потом уже приглашают к участию. Это хорошо, потому что абы кого не пустят. И жюри на конкурсе международное, которое отбирает певцов для театров.

Специфика вокала в том, что пока у человека до конца не будет сформирован голосовой, артикуляционный аппарат (примерно к 18 годам окончательно формируются гортань и связки), никто не знает, как он будет развиваться, в частности, физиологически — будет ли у ребёнка голос, когда он вырастет.

В моё время вокал начинался именно с 18 лет. А сейчас ко мне приводят детей 6- и 7-летних. На эту тему идёт много разговоров, но главное — важно понимать, что задачи перед педагогом стоят совсем другие. В таком маленьком возрасте нужно всё делать максимально аккуратно. Нужно научить пользоваться голосом, сформировать правильные навыки, развивать дыхательный аппарат. Но ни в коем случае нельзя переборщить, это может быть опасно.

Однажды я была на конкурсе, где выступала маленькая девочка со взрослой арией. Она брала очень высокие ноты, при этом очень сильно напрягалась, была вся красная. И жюри остановило её, вызвало педагога и сделало ему жёсткий выговор. И они были абсолютно правы. Заставлять ребёнка в таком возрасте петь взрослую арию, это всё равно что заставить маленького ребёнка поднять штангу в 100 килограмм. Он, может, её и поднимет, только пользы это не принесёт.

Научить петь можно кого угодно. Вопрос в том, будет ли он петь в Большом театре или нет, какова конечная цель. Поскольку наш инструмент — наш организм, от того, какой именно это инструмент, зависит очень много. Рояль — это Steinway или «Красный Октябрь», или «Заря». Так же и с голосом: либо изначально много дано физиологически, либо гораздо меньше или совсем нет. Если выдающиеся данные есть с рождения, то очень большая вероятность, что человек будет петь на большой сцене — в Большом театре или Метрополитен Опере. Другие смогут научиться замечательно петь на любительском уровне. Кстати, это касается и слуха. Нет людей совсем без слуха, есть отсутствие координации между слухом и голосом, а она восстанавливается и нарабатывается. Это доказывает и моя практика работы с детьми.

К сожалению, ещё мы очень зависим от климата, в котором живём. Например, Дмитрий Хворостовский говорил о том, что когда он приезжал в Россию, сразу начинал болеть, а как только уезжал — переставал. Это действительно большая проблема, когда климат не подходит.

И ещё одна проблема связана с этим. Мне больших усилий стоит убедить родителей, особенно маленьких детей, чтобы они не приводили на занятия больных детей. Им кажется, пусть попоёт ребёнок что-нибудь. А если у него горло болит? Я говорю: «Вы же не поведёте на балет ребёнка с больной ногой. Почему вы приводите его на вокал с больным горлом?»

Естественно всё зависит от индивидуальных особенностей ребёнка, воспитания, многих психологических моментов. С кем-то контакт возникает сразу, с другими бывает сложнее и требуется больше времени, до нескольких месяцев. Но без контакта невозможно будет работать. Ведь пение — это ещё и энергетический обмен. Нам важно работать «глаза в глаза». Я сижу за инструментом, ученик стоит напротив меня, а за мной — зеркало. Я всё время показываю, как правильно открывать рот: дети смотрят на меня и повторяют, наблюдая за собой в зеркало. Лицевые мышцы мало участвуют в нашей обычной жизни. Поэтому когда ребёнок себя не видит, ему кажется, что он всё сделал, рот открыл, мышцы расслабил, а на самом деле ничего этого не происходит.

Контакт глаза в глаза — это очень непросто. В глазах всегда видно, что происходит у человека внутри, как всё отзывается внутри. Мы отдаём друг другу много энергии.

Сейчас, в формате онлайн, я чувствую как никогда, что мне не хватает живого общения, обмена энергией. Я скучаю по ребятам, очень люблю их. И жду с нетерпением, когда снова можно будет творить то волшебство, которое создаётся между учеником, концертмейстером и мной.

С Константином Бучельниковым. И здесь хочется отметить, что быть вокальным концертмейстером — это немного другое, чем работать с инструменталистами, есть свои нюансы. И Константин Сергеевич стал частью нашей команды. От концертмейстера очень многое зависит. Ему тоже очень важно наладить контакт с учеником, чтобы лучше понимать и чувствовать друг друга. И на сцене с ребёнком работает именно концертмейстер, а не я.

Конечно, бывает и то, и другое. Я очень это приветствую, когда ребёнок выбирает произведение. И никогда не заставляю петь то, что не нравится. Репертуар довольно обширный и очень важно, чтобы ученику нравилось то, что он поёт. Чтобы он чувствовал музыку, чтобы она вызывала эмоциональный отклик.

Да, иногда я не могу оставить понравившееся произведение, если понимаю, что оно не подходит пока по сложности ученику. Чтобы не навредить здоровью. Но мы всегда находим то, что хочется исполнять.

Мне кажется, самое главное качество педагога — любовь к своим ученикам. Умение научить — это дорогого стоит. Сколько есть педагогов, которые сами прекрасно пели, а учить не умеют, и наоборот — некоторые сами немного пели, а учат прекрасно. Это разные вещи. Когда человек знает, чему учить и умеет этому научить, мне кажется, это основополагающий момент педагогического успеха. И, конечно, желание — то, о чём мы в самом начале говорили, про накопленный багаж. Я сталкивалась с такими педагогами, которые знали, чему научить, но не хотели.

У меня нет. И, надеюсь, со мной этого никогда не произойдёт! Потому что успехи моих учеников — это восторг! Я говорю даже не столько о таких больших достижениях, как поступление в колледж, в академию, — а об успехах здесь и сейчас. Когда у ребёнка что-то два месяца не получалось, и вдруг получилось — и это счастье! И для ученика и для меня день удался. Количество переросло в качество, пришло какое-то понимание. Ну как тут можно руки опускать? Нет.

Может быть, я и неправильно поступаю, но я внушаю детям, что они лучшие. Я с ними нахожусь до самого последнего момента перед выходом на сцену, а потом ухожу в зал, с ними остаётся концертмейстер. Я очень эмоциональна, и может быть, слишком интенсивно внушаю: «Ты лучший! Ты лучшая! Неважно, что ты сейчас будешь петь. Вы самые красивые, талантливые, гениальные, чудесные!» Они у меня правда самые красивые: у девочек самые красивые платья, причёски, у мальчиков обязательно бабочки.

Я всегда записываю все выступления, потому что в тот момент, когда они стоят на сцене, я очень волнуюсь и всё равно ничего не понимаю. Мы потом долгими зимними и весенними вечерами переслушиваем всё по 280 раз и всё разбираем — каждую ноту, каждое слово, каждый жест.

Опять же — что такое певец на сцене? Вышел пианист, он сидит за инструментом, он сидит к залу боком, его лица, по большому счёту, почти никто не видит, видят профиль, видят руки. А певец? Во-первых, он выходит. С этого момента начинается его выступление: как он идёт, какое у него лицо, как он выглядит, во что он одет. Это целая наука. И только потом уже слушают исполнение. Поэтому мы всё разбираем от и до, репетируем все проходки, благо класс позволяет, обсуждаем концертное платье и причёску. В академическом вокале есть свои довольно строгие правила: например, нельзя выходить с распущенными волосами, туфли должны быть с закрытыми носами и так далее.

Когда люди приходят на прослушивания в Бродвейские мюзиклы, в приоритете те, кто имеют базовое академическое образование. Потому что человек, у которого за плечами академическая школа, в дальнейшем может делать всё, что угодно. Моя задача — дать базовое академическое образование. Моя выпускница, Маргарита Разумова, лауреат I степени нескольких конкурсов, записала к 9 мая песню «Алексей, Алёшенька, сынок» в эстрадной манере. Я в восторге! Её тянет к эстрадному пению, и это прекрасно! Это чудесно! Потому что она поёт! Она умеет выглядеть, она умеет петь, она знает, как петь. А петь она может в любой манере.

К чему приводит академический вокал? Это активизация внутренних резервов организма, чтобы петь без подручных технических средств. Я всем своим ученикам говорю: «Если вы научитесь владеть своим голосом, дальше вы можете делать с ним всё что угодно. И я буду только радоваться и буду счастлива, потому что я любую музыку слушаю». После моих занятий далеко не все продолжают заниматься академическим вокалом. Главное, что они поют.

Я очень счастливый педагог, потому что детей, которые занимаются инструментом, приводят в основном родители, но учиться петь они приходят на 99% сами. Это их желание, потому что им нравится, и поэтому они учатся с большим удовольствием.

Изначально, у того же Россини есть огромный сборник каденций, которые возможно исполнять в каждой арии «Севильского цирюльника». Это написанные каденции, при том что певцы могли себе позволить любую степень импровизации в зависимости от своих талантов. То есть исполнитель может вставлять верхние ноты, которые у него есть. Но, конечно, импровизации возможны не везде, академический вокал предполагает определённые рамки.

В прошлом году была на «Хованщине» Валерия Гергиева. Была потрясена удивительным пением оперных мужских голосов. Я сидела в первом ряду партера. Это было незабываемо.

Я люблю фортепианного Рахманинова. Вокальную музыку я дома слушаю только по надобности. Очень люблю слушать своих учеников, особенно когда мы долго не видимся на каникулах.

«Песню Сольвейг» из Пер Гюнта ))